Пане Коханку и княжна Тараканова
Все, кто прибывает в Венецию поездом, наверняка обращали внимание на пышную позднебарочную церковь Санта Мария ди Назарет (Святой Марии Назаретянки), которая находится буквально в 50 метрах от привокзальной площади. Храм построил Бальдассаре Лонгена, более известный нам другим своим шедевром — Санта Мария делла Салюте. Но фасад Марии Назаретянки, который выходит на Большой канал, выполнил не Лонгена, а венецианский архитектор Джузеппе Сарди. Он оставил после себя не так уж много работ. Одна из них — скромный барочный дворец Суриан-Белотто в районе Каннареджо.
В XVIII веке это палаццо служило резиденцией французского посла в Венецианской Республике. Дворец запечатлен, по крайней мере, на двух известных ведутах — более ранняя работа создана Микеле Мариески, а полотно конца 1770-х принадлежит кисти Франческо Гварди.
Франческо Гварди. Канал Каннареджо и палаццо Суриан-Белотто. Нью-Йорк, The Frick Collection
В свой первый приезд в Венецию я останавливался в Каннареджо в отеле «Три арки», расположенном у одноименного моста. Минимум два раза в день я проходил мимо палаццо Суриан-Белотто, не обращая на него никакого внимания. Между тем, будь я более подготовлен и знай о дворце больше, он определенно вызвал бы мой интерес.
Как гласит памятная доска на стене здания, около года во дворце прожил Жан-Жак Руссо, который работал секретарем французского посольства. Но что гораздо важнее, летом 1774 года в палаццо Суриан-Белотто останавливалась графиня Пиннеберг, она же княгиня Владимирская, принцесса Азовская, тайная дочь Елизаветы Петровны, более известная нам как княжна Тараканова (хотя сама она так себя никогда не называла). Поскольку ни одно из перечисленных имен не является настоящим (равно как и более дюжины других использованных этой авантюристкой за время ее короткой, но яркой карьеры), я буду придерживаться сложившейся литературной традиции, называя ее Елизаветой или княжной Таракановой.
Парадоксально, но именно век Просвещения как никакой другой породил множество авантюристов, шарлатанов и самозванцев. Достаточно вспомнить хотя бы несколько имен: Калиостро, Казанова, Сен-Жермен. Так что история княжны Таракановой в каком-то смысле была типичной для эпохи.
Достоверных данных о ее происхождении нет, а использованные Елизаветой легенды менялись, по меньшей мере, каждые полгода. В частности, до своего превращения в дочь русской императрицы княжна Тараканова успела побывать госпожой Франк (под этим именем ее знали в Берлине), Шелль (Гент), де Тремуйль (Лондон) и Али-Эмете (Франкфурт). Частые переезды Елизаветы совпадали с разорением очередного ухажера, который, встретив эту роковую женщину, терял рассудок и деньги.
В 1772 году она прибыла в Париж, где близко сошлась с великим гетманом литовским Михалом Казимиром Огинским (родной дядя Михала Клеофаса). По всей видимости, Елизавета возлагала на этого импозантного и очень богатого аристократа особые надежды. Но как раз в это время собственный статус Огинского был зыбким: после унизительного поражения в битве под Столовичами гетман лишился не только армии, но и своих имений в ВКЛ, конфискованных у него за участие в Барской конфедерации. Так что в финансовом плане на Огинского можно было не рассчитывать. Тем не менее, знакомство с представителем окраинной Европы, по всей видимости, подтолкнуло Елизавету к тому, чтобы примерить на себя новую, более экзотическую роль – таинственной русской красавицы, которая вправе претендовать на некое богатое наследство. Так Елизавета превратилась в princesse de Voldomir или княгиню Владимирскую.
В том же 1772 году, спасаясь от кредиторов, Елизавета была вынуждена оставить Францию и перебраться в Германию. Здесь она познакомилась с Филиппом Фердинандом графом Лимбургским, который в нее влюбился и оплатил все долги. Дело шло к свадьбе. Но тут перед Елизаветой забрезжила более увлекательная перспектива. В матримониальные планы немецкого графа вмешался еще один литвин — виленский воевода, десятый несвижский ординат Кароль Станислав Радзивилл по прозвищу Пане Коханку (польск. «panie kochanku», белор. «любы пане» — так князь обращался к собеседникам).
Радзивилл, как и Огинский, был эмигрантом, участником разгромленной Барской конфедерации. На этом их схожесть заканчивалась. Михал Казимир являлся блестящим европейским аристократом, занимался живописью, профессионально сочинял музыку, играл на полудюжине музыкальных инструментов. Он, к примеру, написал статью об арфе в Энциклопедический словарь, составленный Дидро.
Кароль Станислав был гулякой, выпивохой и обжорой, любил эксцентричные выходки, грубоватый юмор. В одежде он предпочитал сарматский стиль (с сер. XVII века среди шляхты Речи Посполитой приобрела популярность несуразная идея, что они потомки диких и воинственных кочевников сарматов). Увидев Пане Коханку в его естественной среде, трудно было поверить, что это сын Франтишки Уршули Радзивилл, автора более десятка пьес, переводчицы Мольера, которая даже своему мужу отправляла письма в стихах.
Если от матери Пане Коханку не досталось утонченности и культуры, то от отца — Михала Казимира Рыбоньки — его таланта политика и государственного деятеля. При этом природа наградила Кароля Станислава широкой душой, а также кипучим неуемным характером, из-за которого князь часто ввязывался в разного рода авантюры. Одной из них стал проект восстановления прав на российский престол княгини Владимирской, мнимой дочери императрицы Елизаветы Петровны и ее тайного супруга Алексея Разумовского.
В существующей на эту тему литературе Елизавета, как правило, предстает слепым орудием «антирусского заговора», достойной сочувствия жертвой «польских интриганов» во главе с Пане Коханку. На мой взгляд, эта версия событий хороша для беллетристики, но противоречит как известным историческим фактам, так и тому, что современная психология знает о феномене самозванства.
Кароль Радзивилл был слишком простодушен и недалек, чтобы стоять у истоков сложной многоходовой комбинации. К тому же он появился на горизонте княжны Таракановой уже после ее превращения в княгиню Владимирскую. И самое главное – после того, как она несколько раз обращалась к гетману Огинскому с различными предложениями, в которых можно разглядеть контуры ее будущего плана. В частности, Елизавета составила некий меморандум о положении Речи Посполитой и просила передать его в Версаль (дело происходило сразу же после первого раздела страны Россией, Пруссией и Австрией). Потом она просила содействия в организации в Европе «русского займа». Огинский как человек опытный и разумный вежливо уклонился от участия в сомнительных инициативах княгини Владимирской. Пане Коханку же нырнул в них с головой.
По всей видимости, Кароль Радзивилл узнал о Елизавете от своих родственников в Германии. Его сводный брат — Гераним (Иероним) Радзивилл — воспитывался при дворе баварского курфюрста и одно время даже планировал вступить в брак с кузиной графа Лимбургского, несостоявшегося жениха княгини Владимирской. Так или иначе, но самые ранние возможные контакты Пане Коханку с княжной Таракановой относятся лишь к осени 1773 года. Личная же встреча Елизаветы с Каролем Станиславом Радзивиллом произошла только в самом конце мая 1774 года в Венеции.
Я нахожу очень символичным, что первое свидание Пане Коханку и самозванки состоялось в городе, где было принято скрывать свои лица и личности под карнавальными масками. Хотя, конечно, выбор Венеции был продиктован сугубо практическими соображениями. Прежде всего, это крупнейший в восточном Средиземноморье порт. Оттуда Радзивилл и княжна Тараканова планировали отплыть в Стамбул для переговоров с султаном о возможном участии Османской империи в «восстановлении» прав Елизаветы на российский престол. Кроме того, Серениссима по-прежнему оставалась крупным европейским финансовым центром, штаб-квартирой многих банкирских домов. Пане Коханку хоть и производил впечатление «литовского Крёза», соря деньгами направо и налево, на самом деле этих денег не имел. Он сам жил в долг, надеясь когда-нибудь вернуть конфискованные у него в Речи Посполитой земли. Таким образом, в Венеции Радзивилл, очевидно, рассчитывал найти финансирование их с Елизаветой недешевой авантюры.
Пане Коханку приехал в Серениссиму еще в феврале и эти несколько месяцев до встречи с княжной Таракановой жил с привычным для него размахом, даже завел себе капеллу из придворных музыкантов. Роскошные праздники и приемы, которые он устраивал, способствовали налаживанию связей со всеми важнейшими в городе персонами — как венецианцами, так и иностранцами. Именно Радзивилл убедил французского посла предоставить кров графине Пиннеберг (имя, под которым путешествовала Елизавета).
Уже на второй день пребывания княжны Таракановой в городе Пане Коханку нанес ей визит, на третий — представил своей сестре Теофилии Моравской. Он же ввел Елизавету в высшие круги венецианского общества. Подчеркнутое внимание и церемониальная пышность, с которыми Радзивилл обращался к графине Пиннеберг, поначалу провоцировали к ней немалый интерес и создавали вокруг ее имени флер загадочности.
Но интерес и внимание венецианцев быстро угасли, жители Серениссимы так часто видели экзотических самозванцев и авантюристов, что выработали иммунитет к их обаянию. Банкирские дома также вежливо отказали в предоставлении запрошенных займов, ссудив мнимой дочери российской императрицы только 200 цехинов. Оставаться в Венеции дальше не имело смысла.
16 июня Радзвилл с Елизаветой отплыли с Лидо в Стамбул на двух кораблях. По пути от них откололась часть свиты вместе с Теофилией Моравской, которая предпочла вернуться в Италию. В результате спустя две недели Пане Коханку и княжня Тараканова высадились в Дубровнике (тогда этот город-республика назывался Рагуза), где решили дожидаться оформления турецких паспортов.
Радзивилл собирался предложить султану, как ему казалось, гениальный план. Он лично обещал набрать на турецких Балканах 6-тысячный корпус из представителей христианских народов и высадиться с ними на юге Украины. Параллельно Елизавета должна была заявить публично о своих претензиях на российский престол, призвав подданных к ее поддержке. Как уверяла княжна Тараканова, в России у нее было много тайных симпатизантов, включая Емельяна Пугачева, которого Елизавета называла своим сводным братом (внебрачным сыном Алексея Разумовского). Интересно, что сам Пугачев метил выше, выдавая себя за чудом спасшегося царя Петра III. То есть княжна Тараканова очень расчетливо модифицировала его «благородное» происхождение: с одной стороны, он ее брат, с другой — не царских кровей и не может претендовать на престол. Отметим, что как раз в это время восстание Пугачева пошло на спад, но известия об этом доходили до Европы и Стамбула со значительным временным отставанием. Поэтому поддержка Пугачева все еще выглядела козырной картой в большой политической игре.
Тем не менее, для любого неангажированного наблюдателя описанные планы Радзивилла выглядели чистой воды прожектерством. Примерно в таком духе их подавал в своих депешах из Рагузы французский консул, в доме которого остановились Пане Коханку и Елизавета. В Стамбуле, похоже, разделяли эти нелестные оценки, поэтому турки не спешили с оформлением Радзивиллу и его спутнице паспортов, не говоря уже о выделении денег. Даже Екатерина II, которой шпионы доносили о появлении в Европе самозванки, выдающей себя за дочь Елизаветы Петровны, также поначалу не видела угрозы, требующей реакции российского государства.
Не дождавшись турецкого финансирования, Радзивилл бросил клич в эмигрантской среде. Многие барские конфедераты продали свое имущество, чтобы внести посильный вклад в формирование экспедиционного корпуса. Но вместо нескольких тысяч удалось завербовать лишь 300 наемников. Воевать с Россией такой армией не отважился даже Пане Коханку.
В отношениях между Радзивиллом и Елизаветой начала расти напряженность. Стало ясно, что надежды, которые каждый из них возлагал на другого, не оправдались. Получив осенью очередной заем от Рагузского сената, Пане Коханку сумел оплатить обратную дорогу в Венецию. На этом авантюра могла бы благополучно завершиться для всех ее участников. Но Елизавета уже вжилась в свою роль, выдуманная личность взяла верх над настоящей. Из Дубровника княжна Тараканова написала письмо командиру русской эскадры в Средиземном море Алексею Орлову, приложив к нему фальшивое завещание Елизаветы Петровны и манифест (обращение) к русским морякам. Орлов тут же сообщил об этом Екатерине II.
Императрица, которая сама пришла к власти в результате военного переворота, моментально оценила угрозу: речь шла уже не о мифическом корпусе из боснийцев и албанцев во главе с никудышным командиром Пане Коханку, а о мощнейшем флоте под началом чесменского триумфатора, способном войти в Неву и высадить под стенами Зимнего дворца вооруженный десант. Так Орлов получил монарший приказ арестовать самозванку и доставить ее в Санкт-Петербург.
История охмурения княжны Таракановой Орловым и ее трагической смерти хорошо известна по многим книгам, фильмам и даже мюзиклам, поэтому нет смысла ее повторять. Но стоит сказать несколько слов о двух шляхтичах, которые остались с Елизаветой до конца, — Яне Чарномском и Михале Доманском.
Чарномский был офицером галицийской хоругви, входил в окружение региментаря Барской конфедерации Иоахима Кароля Потоцкого (представитель польско-украинского магнацкого рода, который, получив в качестве приданного земли в ВКЛ, стал литовским подчашим). Пане Коханку уговорил Чарномского присоединиться к своей экспедиции в Стамбул, поскольку тот довольно долго жил в Турции, выполняя там дипломатические поручения конфедератов.
Доманский был шляхтичем из Пинского повета. В юношеские годы, лишившись отца, он жил при дворе Пане Коханку в Несвиже. Находясь в эмиграции, вновь примкнул к Радзивиллу, выполнял деликатные поручения князя. Как считают многие исследователи, именно Доманский выполнял роль связного между Радзивиллом и Елизаветой до их очного знакомства.
По всей видимости, Доманский был страстно и безнадежно влюблен в княжну Тараканову. Несмотря на дружеские отношения с несвижским ординатом, он не оставил Елизавету в Рагузе. Более того, будучи совсем небогатым человеком, эмигрантом, он потратил на нее все свои деньги и еще занял 500 цехинов, чтобы княжна могла вернуться из Дубровника в Италию. Елизавета, естественно, никогда не считала Доманского серьезным претендентом на свою руку, но при этом удерживала его при себе.
Российские следователи, допрашивавшие Доманского и Чарномского, не стали предъявлять обвинений, посчитав их мелкими авантюристами либо жертвами, легкомысленно попавшими под обаяние самозванки. Обоих весной 1776 года доставили на границу Речи Посполитой и отпустили, выдав на дорогу по 100 рублей и взяв клятву о неразглашении обстоятельств их ареста и содержания в Петропавловской крепости.
Михал Доманский вернулся в родовое имение в Пинском повете, спустя несколько лет лишился его из-за долгов и перебрался на Украину, где закончил свою жизнь, так и не узнав, что Елизавета умерла от туберкулеза еще 4 декабря 1775 года. Лишь в 1867 году русское правительство сняло гриф «секретно» с документов ее дела.