Незаконченная миссия Вителлиуса
В Риме много площадей, которые стали классическими образцами. Пьяцца дель Пополо в смысле своего архитектурного ансамбля, может, и не самая изысканная, но зато она уж точно упоминается во всех серьезных учебниках по городскому планированию. Здесь впервые был применен прием трех проспектов-лучей, расходящихся из одной точки. Это градостроительное решение, получившее название «гусиная лапка», было придумано в конце XVI века Домеником Фонтана, и, по сути, представляло собой первый урбанистический прорыв после античности.
Центральный луч – виа Корсо, которую хорошо знают любители шопинга, — упирается в пьяцца Венеция. Левый луч – виа Бабуино — ведет к пьяцца Спанья с ее знаменитой одноименной лестницей. Правый – виа Рипетта — уходит к мавзолею Августа. По обе стороны от начала виа Корсо, подчеркивая симметрию, стоят церкви-«близнецы» — Санта Мария деи Мираколи и Санта Мария дель Монтесанто, спроектированные во второй половине XVII века Карло Райнальди.
«Гусиная лапка» Фонтана на схеме Рима (XVIII век)
На другой стороне площади, справа от Порта Фламиниа (бывшие северные ворота города) бочком стоит церковь Санта Мария дель Пополо. Ее фасад был создан Джан Лоренцо Бернини к приезду Кристины Шведской. Эта взбалмошная королева оказалась полной противоположностью Генриху Наварскому, который вошел в историю фразой «Париж стоит мессы». Иными словами, если Генриху ради французской короны ничего не стоило поменять веру, то Кристина, наоборот, ради католической веры предпочла отречься от шведского трона. После смерти ей, правда, компенсировали эту жертву, похоронив в соборе Св.Петра.
Барочный фасад Санта Мария дель Пополо не должен вводить нас в заблуждение — перед нами довольно редкий для Рима пример ренессансной архитектуры. Церковь построена по заказу Папы Сикста IV из рода делла Ровере (нам он больше известен по названию капеллы, в которой заседает конклав кардиналов). Интерьер Санта Мария дель Пополо, как и фасад, подвергся впоследствии серьезной переделке, но часть боковых капелл сохранилась в том виде, в котором они были спроектированы и созданы великими мастерами Возрождения в конце XV – начале XVI веков.
Самой интересной, на мой взгляд, является часовня делла Ровере, расписанная учеником Перуджино — Пинтуриккьо. Этого представителя умбрийской школы также можно увидеть в Ватикане: он участвовал в украшении покоев Борджиа и даже Сикстинской капеллы. Но из-за постоянной толчеи и обилия других шедевров в Ватикане Пинтуриккьо легко не заметить, здесь же вам никто не помешает насладиться его фресками.
Напротив капеллы делла Ровере, слева от входа, находится капелла семейства Киджи. Сиенский банкир Агостино Киджи не только был очень богатым человеком, но и имел безупречный художественный вкус, что хорошо видно по его ренессансному дворцу в римском районе Трастевере (сейчас называется вилла Фарнезина). Киджи дружил с Рафаэлем и поручал ему выполнение многих заказов. По эскизам Рафаэля в фамильной часовне банкира выполнена мозаика, алтарный образ «Рождeство Дeвы Марии» написал венецианский художник Себастьяно дель Пьомбо.
Капелла Черази, расположенная слeвa oт главного алтapя, относится к более позднему времени — эпохе барокко. Здесь находятся двa монументальных полотнa Караваджо — «Обращeниe Савла» и «Распятиe апостола Пeтра», a тaкжe «Вознeсeниe Богоматeри» Аннибалe Караччи. Если вас вдруг не впечатлили эти картины, то, скорее всего, вы просто не догадались бросить 1 евро в специальный монетоприёмник, чтобы включить подсветку.
***
Согласно легенде, где-то в районе сегодняшней пьяцца дель Пополо, на тогдашней окраине Рима, был похоронен всеми ненавидимый Нерон. Позднее его останки выбросили из могилы, а на месте захоронения сумасшедшего императора возвели христианскую часовню, которую при Сиксте IV перестроили в церковь Санта Мария дель Пополо. Со времен Нерона место из окраинного превратилось в престижное. Судя по большому числу надгробных памятников и плит, быть похороненным в этом храме считалось почетным.
Среди таких «счастливчиков» оказался и плоцкий епископ Эразм Тёлэк, более известный по латинизированной версии своей фамилии — Вителлиус. И хотя он был выходцем из Кракова, фигура этого выдающегося церковного и государственного деятеля неразрывно связана с историей и культурой ВКЛ. Как минимум, ему мы обязаны появлением знаменитой «Песни про зубра».
С 1492 года Тёлэк работал секретарем в великокняжеской канцелярии в Вильне. Обладая выдающимися способностями, он быстро стал доверенным лицом великого князя Александра, перешел на дипломатическую службу, получил епископскую кафедру в Плоцке (город в Мазовии). Тёлэк представлял интересы Литвы, а после вступления Александра Ягеллончика на польский трон и Короны, при трех понтификах — скандально известном Александре VI Борджиа, покровителе Микеланджело Юлии II делла Ровере и Льве X из семейства Медичи.
Последний из трех вошел в историю папства как эпикуреец, мот, любитель роскоши и празднеств, в общем, никчемный политик, который прошляпил Лютера и зарождение протестантизма. И это, трудно возразить, довольно справедливый упрек. Сын Лоренцо Великолепного, он даже не имел сана священника на момент избрания Папой. В галерее Уффици в одном из залов на противоположных стенах висят два портрета Рафаэля. На обоих изображены понтифики. На первом мы видим одинокого и уставшего Юлия II, его фигура согнулась под тяжестью взятых на себя земных и небесных забот. Напротив – не менее выразительный портрет Льва X: дородный понтифик изображен сидящим за столом с богато украшенной книгой, очевидно светского содержания, и лупой в руке. За его спиной – лучшая иллюстрация термина «непотизм» — два родственника в кардинальских облачениях (один из них впоследствии сам станет Папой под именем Климента VII).
Но недостатки Льва X можно рассматривать и как продолжение его достоинств. Все-таки это был очень образованный представитель своей эпохи, ценитель и знаток античности, меценат, покровитель живописи и театра. Его роль в исторической эстафете по передаче ценностей классической культуры для мирового развития гораздо важнее и перевешивает его же недостатки как церковного администратора и пастыря. Кроме того, Лев X очень важный Папа с точки зрения белорусской истории. При нем был заключен брак Жигимонта Старого с Боной Сфорца, которая в каком-то смысле стала проводницей ренессансного и европейского влияния в ВКЛ и Польше. При Льве Х был запущен процесс канонизации Святого Казимира, небесного покровителя Литвы. Наконец, для Льва Х Николаю из Гусово была заказана поэма Carmen de statura feritate ac venatione Bisontis («Песня про облик, дикость зубра и охоту на него»), которая ныне известна как «Песня про зубра».
Про автора этого памятника новолатинской литературы известно до обидного мало. Мы даже не знаем, где он родился: названий Гусово/Усово полно не только на территории Беларуси, что оставляет открытым вопрос об этническом происхождении Николая Гусовского, которого считают «своим» и в Польше, и в Украине, и в современной Литве. У каждой стороны есть свои аргументы, основанные на косвенных данных. Но самым убедительным косвенным доказательством является, конечно, сама «Песня про зубра». Ее патриотический пафос, детализация, включенный в поэму панегирик Витовту — все говорит о том, что Николай Гусовский все-таки был родом с земель ВКЛ.
Тут надо хотя бы вскользь упомянуть о миссии римского посольства Вителлиуса. Если говорить в общих чертах, Эразм Тёлэк должен был сформировать условия для поддержки Папским престолом Литвы и Польши, объединенных общим монархом, в их борьбе против Габсбургов, Московии и крымских татар. Важно понимать, что описанная задача была не только и не столько политической, сколько культурно-идеологической.
Даже католическая Польша для тогдашней Европы – это варварская периферия. Что уж говорить о Литве, которая еще недавно была языческой, а в начале XVI века более чем наполовину состояла из православных «схизматиков». Не только представителям власти, но и интеллектуалам, образованным ренессансным гуманистам, вроде Энея Сильвия Пикколомини, было непонятно, с какой стороны Европы находится ВКЛ — еще внутри или уже снаружи, как Московия и Татария.
Тема дикой, отсталой Литвы активно продвигалась в памфлетах, издаваемых соперниками Польши — недобитым Тевтонским орденом и крепнущей империей Габсбургов. Можно сказать, что покровительство «литовским варварам» ставилось в вину Кракову, как бы подтверждало, что Польша также не может претендовать на равноправное место в европейской семье цивилизованных монархий.
Эразм Тёлэк являлся человеком, говорившим с тогдашними выпускниками итальянских университетов на одном языке — как в прямом (латынь), так и переносном смысле слова (был воспитан на классической литературе, разделял гуманистические ценности, имел схожие эстетические вкусы). Он хорошо понимал, как развернуть, сказали бы мы сейчас, общественное мнение. Тем более что и момент был подходящим — Лев Х сам занимался выстраиванием антигабсбургской коалиции, справедливо опасаясь амбиций Карла V.
Использовал Тёлэк и личные слабости Папы, в частности, его страстное увлечение охотой. В одну из бесед с понтификом ему удалось ввернуть рассказ о том, что в Литве водятся свирепые зубры-бизоны, охота на которых очень опасна. Будучи любознательным, как и все люди эпохи Ренессанса, Лев Х заинтересовался невиданными животными, и Тёлэк тут же пообещал подарить ему чучело зубра. Доставку должен был обеспечить канцлер ВКЛ и воевода виленский Николай Радзивилл (Старый). Как тогда было принято, презент вручался одариваемому со стихотворным посвящением. Его как раз и поручили написать Николаю Гусовскому. Точнее, под видом посвящения Гусовский должен был создать политико-пропагандистское сочинение, сила воздействия которого на Папу находилась в прямой зависимости от художественного уровня этого произведения.
***
Хотя имени Николая из Гусово нет в списках посольства Вителлиуса, не вызывает сомнений, что в это время он находился в Вечном городе в свите плоцкого епископа. Это ясно не только из текста вступления к «Песне», но и по другому произведению Гусовского — стихотворной молитве «К Святому Себастьяну». Судя по эмоциональному накалу и содержанию текста, автор лично пережил трагические события 1521-1522 гг., когда разразившаяся в Риме эпидемия чумы унесла тысячи жизней, не пощадив и Эразма Тёлка.
Что мог увидеть Гусовский в Риме? Какое впечатление произвел на него Вечный город? У нас нет дневников или писем, которые бы ответили на эти вопросы. Мы можем лишь строить гипотезы, предполагать.
В архитектурном плане в начале 1520-х гг. Рим был еще преимущественно средневековым городом. Ренессанс уже давно был главенствующим стилем во Флоренции, но не в Риме. Строительство Сан Пьетро только началось, но уже стоял Ватиканский дворец и несколько дворцов поскромнее — палаццо Венеция, палаццо делла Канчеллерия. Безусловный шедевр – палаццо Фарнезе — еще строился, хотя виллу Фарнезина (тогда палаццо Киджи) уже можно было увидеть во всей красе, если, конечно, вас туда пригласил хозяин. Казалось бы – не так и много.
Но стоит учесть, что именно в это время Рим активно открывает для себя и для всего мира античное наследие. В 80-е гг. ХV века, неподалеку от Колизея, под землей случайно были обнаружены хорошо сохранившиеся остатки дворцового комплекса, так называемого «Золотого Дома» Нерона. Во времена Гусовского были расчищены примерно 30 из 150 залов, и это привело к настоящему художественному перевороту. Новый декоративный стиль, подсмотренный у античных художников, получил название гротеск (поскольку подземные комнаты «Золотого Дома» воспринимались как гроты). Рафаэль, Пинтуриккьо, Бальдассаре Перуцци спускались в Золотой Дом, чтобы рассмотреть и зарисовать сохранившиеся античные фрески. Потом эти мотивы были использованы в росписи Ватиканского дворца, палаццо Киджи (вилла Фарнезина), лоджии замка Св.Ангела.
Помимо фресок в «Золотом Доме» было найдено огромное количество античных артефактов и скульптур. Целым событием стала находка в 1506 году мраморной копии «Лаокоона», о существовании которой знали по сочинениям Плиния. Скульптуру сразу же перевезли в Ватиканский дворец Бельведер, где уже находилась не менее знаменитая статуя Аполлона.
Конечно, Николай Гусовский не мог воочию увидеть все перечисленное, но даже отраженный свет этого великолепия должен был произвести на человека, родившегося в далекой северной стране, покрытой дремучими лесами и непролазными болотами, колоссальное впечатление. Мне кажется, он осознавал, какая цивилизационная пропасть отделяет Италию и Рим от его родной Литвы и насколько это обстоятельство осложняет достижение результата, на который рассчитывал Вителлиус.
В столь непростой ситуации Гусовский мог попытаться выдать желаемое за действительное – создать формально безукоризненное сочинение о рыцарской доблести литвинов, наполнив его понятными, хотя и малосодержательными, аллегориями и метафорами, то есть выдать набор из расхожих литературных клише. Немного позднее по схожему пути пошел канцлер ВКЛ Альбрехт Гаштольд, в окружении которого для поднятия статуса литвинской знати сфабриковали легенду о ее (знати) древнеримском происхождении.
Но Гусовский, осознанно или по наитию, поступил прямо противоположным образом. Вместо того чтобы ретушировать «дикость» Литвы (шила в мешке не утаишь), он превратил ее в «фишку», как сказал бы современный PR-консультант, перепозиционировал. Задолго до Жан-Жака Руссо Николай из Гусово воспел благородство дикаря, чье стремление к справедливости, воля, стойкость, близость к природе достойны восхищения не меньше, чем утонченность, образованность, сложность цивилизованного человека. Этот гениальный ход придал «Песне про зубра» свежесть и подлинность настоящего литературного произведения.
К сожалению, проверить на практике эффективность расчетов Вителлиуса не удалось. В декабре 1521 года скончался Лев Х (его смерть была такой скоропостижной, что спровоцировала слухи об отравлении, хотя сегодня доминирующая версия — острая пневмония), а уже в следующем году покровитель Гусовского Эразм Тёлэк умер от чумы. Они так никогда и не услышали «Песню про зубра». Льва Х скромно похоронили в базилике Санта Мария сопра Минерва (этот приход пользовался популярностью у римских флорентийцев, здесь же, к слову, покоится и художник фра Анджелико). Вителлиуса похоронили в Санта Мария дель Пополо. Уже в конце XVI века, при очередном уплотнении могил, его надгробная плита куда-то исчезла, видимо, была повторно использована как дефицитный мраморный материал.
Что же касается Гусовского, то он перебрался в Краков, где в итоге сумел издать свою поэму на средства королевы-итальянки Боны Сфорца.